Время прочтения: 4 мин.
В этом году мне захотелось разнообразить свою праздничную жизнь, да еще и подруга, с которой два года не виделись, обещала авторскую экскурсию, местные бары и самых настоящих викингов за барной стойкой. В общем, меня ничто не останавливало от проведения новогодних праздников в холодном Стокгольме. Кроме одного маленького нюанса: подруга моя – дама веселая, активная и до безобразия компанейская. Настолько, что среди 14 человек, приглашенных к ней на Новый Год, были жители семи стран и носители шести языков. И меня откровенно смущала необходимость как-то коммуницировать со всей этой толпой в течение трех дней. Проще говоря, я понятия не имела, о чем и на каком языке я буду с ними говорить.
Но, как это часто бывает в сказках и популярных романах, все решил один случай на кухне. По европейской традиции, хозяйка особо не заморачивалась с едой, а каждый гость нес на общий стол то, что хотел есть или чем хотел угостить других. Будучи дочкой своей еврейской мамы, я просто не могла ударить в грязь лицом и не приготовить свои коронные блюда: греческую мусаку и бабушкин форшмак. Они заняли свое достойное место между мексиканской тортильей, британским пудингом, шведской рыбой и румынскими наливками. По нашему праздничному столу можно было смело составлять книгу самых популярных рецептов мира.
Настал долгожданный момент: все сели за стол, настороженно глядя друг на друга и судорожно подбирая темы для непринужденно светской беседы. Как вдруг… очаровательный норвежец, огромный викинг с бородой-лопатой и теплыми голубыми глазами зачерпнул вилочкой кусочек мусаки и…
– О, это вкусно! Дай рецепт моей жене, я хочу еще!
Все, лед тронулся. И тронула его еда. Все присутствующие принялись наперебой пробовать, комментировать, обмениваться рецептами и кухонными историями. Выяснилось, что напыщенный лингвист из Югославии в детстве тоже ел бабушкин форшмак; что шведский вариант тушеной рыбы до ужаса напоминает гефилте-фиш моей мамы; что финн и англичанка когда-то ходили в один и тот же университет и там ели самый вкусный фалафель в мире у пожилого выходца из Палестины. И все всех прекрасно поняли, путая языки, смешивая слова и выражения, порой объясняясь на пальцах и мимике. Основным языком общения в тот вечер стала еда.
Во многих культурах есть такая традиция: если вы ели за одним столом с человеком, то он, даже если и не становится вам другом, то точно перестает быть врагом. Еда и вода были ценностью, ведь их добыча стоила больших усилий, особенно в пустынных районах Ближнего Востока. Поделиться этой ценностью значило принять человека в свой круг общения, фактически создать фундамент будущего взаимодействия в любом виде.
Сегодня мы подсознательно выбираем себе в друзья людей, с которым у нас сходятся пищевые пристрастия, очень удивляемся, если людям не нравятся наши любимые блюда, и всеми способами пытаемся их привести в нашу «пищевую религию». В любой точке мира я узнаю в человеке, если он закажет форшмак и будет возмущаться, что у его мамы гораздо вкуснее, еврея. Я смогу найти общий язык с любой ситуации с тем, кого бабушка в детстве кормила оладушками с вареньем.
Никакие династические браки, мирные соглашения, пакты и меморандумы не смогут сплотить народы сильнее, чем совместимость в еде и рецептах. Это дремучий инстинкт, впитанный с молоком матери и до конца не осознаваемый никем – если ты ешь мою еду, то ты по определению свой.
За тем столом в Стокгольме 14 человек из семи стран за полчаса стали «своими» друг другу. И для этого не понадобился ни миротворец, ни третейский судья. Все, что нужно было для сплочения представителей семи народов в одну тесную компанию, – совместная трапеза с несколько баек про бабушкины рецепты. Той дождливой ночью в столице холодной скандинавской страны мы открыли для себя универсальный рецепт мира во всем мире.
Я дала жене норвежца рецепт мусаки, взяла у британки рецепт ее изумительного пудинга, а у финна – адрес того старичка с самым вкусным фалафелем в мире. И я поняла, что в тот день наш мир стал немного, на одну ложку форшмака, шире.