Время прочтения: 7 мин.
Суккот приближался. Или, как называет его Муниципальное Бюро Парковок Нью-Йорка, фестиваль киосков.
Мне было 30 лет, я была одинока, работала секретаршей и жила в Бруклине, всего в квартале от неослабевающей серости Кони-Айленд Авеню. Мысль о том, что мне придется восемь дней сытно питаться в сукке, деревянной хижине на открытом воздухе, наполнила меня странным страхом. Это странно, потому что Суккот был моим любимым праздником, когда я была ребенком. У меня остались замечательные воспоминания о том, как мой отец терпеливо собирал деревянные панели, мои братья и сестры усердно украшали каждый квадратный дюйм стен, острый марокканский суп харира моей мамы. Мы пировали там, спали там, наша шумная семья пыталась аккуратно уместиться, чтобы не пугать наших нееврейских соседей.
Но в 30 лет уже нет дома детства, к тому же мои родители развелись за несколько лет до того, а после 10 лет пребывания в Иерусалиме я приземлилась в Бруклине, столице свиданий вслепую (по крайней мере, для ортодоксальных евреев). Я старалась вписаться, изучила все приемы, избавилась от своих сандалий и юбок с батиком, носила прямые юбки и остроносые туфли, как настоящий "ортодоксальный" житель Бруклина. Я посетила сотни шабатних обедов в домах других людей, делая заметки о том, как эти, в основном люди из ешивы в черных шляпах, одевались (синее, черное и серое) и ели. Я это делала так, как будто, собрав достаточно информации, я тоже когда-нибудь обзаведусь семьей, подобной их. Они пытались устраивать мне свидания с бухгалтерами и дантистами, которые ходили в какую-нибудь уважаемую ешиву. Я познакомилась с десятками людей. Из этого ничего не получилось, и в 30 лет я покончила с обедами в чужих домах.
Суккот - это праздник сбора урожая и благодарности. Каждый раз, приходя в чей-то дом, я видела полноценную семью "подруги": муж-талмудист, не по годам развитые дети. Этим я снова и снова напоминала себе о том, как богато они пожинали плоды жизни, в отличие от меня. Я покинула свой прекрасный Иерусалим, чтобы получить степень в области творческого письма, а также найти хорошего мужчину-единомышленника. Ни того, ни другого не случилось. Что я вообще делала в Бруклине, тень моего яркого поэтического "я", в нелепо тесных туфлях? Не имея стольких вещей, не могла ли я, по крайней мере, устроить себе сукку?
Суккот всегда был семейным праздником. В Бруклине ждут, что одинокие люди, особенно одинокие женщины, присоединятся к суккам других семей. Я не могла найти ни одной еврейской женщины, которая, как я, хотела бы свою собственную. А в моем ортодоксальном квартале, женщина, строящая сукку, будет выделяться точно так же, как женщина, курящая сигару. Какой бы смелой и уникальной я себя не считала, мне нравились (может я даже жаждала) их одобрительные покачивания головой, их улыбки, которые гласили: с небольшой помощью ты могла бы стать еще более похожей на нас. И поэтому ради кивка одобрения и улыбки я похоронила себя.
Но той осенью, более двадцати лет назад, в глубине души я знала, что что-то должно было измениться. Словно подпитываемая глубокой первобытной тоской, я поехала в Боро-Парк и купила у оптового торговца сукку. Он сказал, что построить ту сукку будет как два пальца об асфальт. Это было не так. Но каким-то образом, с помощью людей, которых я буквально затащила с улицы, мне это удалось.
Я не могла дождаться, чтобы украсить ее так, как хотелось именно мне. Это была бы женская сукка, взрослая сукка, без карандашных рисунков кривобоких Авраамов или бумажных цепочек, которые распались бы после первого дождя. Я нарисовала на стенах сукки иерусалимскую фреску, развесила плетеные корзины и растения, написала проникновенную Ушпизинскую молитву, приглашающую небесных и земных гостей войти в сукку. И все же она выглядела голой и безрадостной.
В шкафу я нашла мусорный мешок, наполненный тичелями - головными платками, скопившимися за десять лет моего пребывания в Израиле. Лет с двадцати я стала покупать красивый платок каждый месяц, предвкушая день, когда я покрою волосы, став замужней женщиной. Покупка тичеля была актом надежды, молитвой, в некотором смысле, моим приданым. Когда я переехала в Бруклин и не увидела женщин, носящих тичель (парики и шляпы стали модой), я прекратила эту традицию, но не могла заставить себя выбросить платки. И тут меня осенило: Я возьму эти шарфы и украшу ими свою сукку. Если я не могу носить их, то, по крайней мере, сукка сможет. И они действительно выглядели великолепно на деревянных панелях.
Моя замечательная сукка в тичелях стала хитом моего района, не слабо, как для района с 20 (как минимум) другими. Дети, хасиды, люди из ешивы, евреи, неевреи - все останавливались, ели мое печенье и говорили, какая у меня хорошая сукка. Лучший комплимент прозвучал от хасидского мальчика, который огляделся по сторонам, широко раскрыв глаза и раскинув руки: "Это как ракетный корабль!"
Соседские женщины тоже заглянули внутрь. Я видела их лица. Этот взгляд не был неодобрительным, как я боялась, он просто был... шокированным. Затем задумчивым. Всего через мою сукку прошло более 50 человек. Одна пара даже обручилась в этой сукке (хотя позже они развелись). Песни пелись, лулавы тряслись, еда елась, молитвы произносились. Внутри этих четырех стен я чувствовала себя щедрой, а не ущемленной или обделенной. Каким-то образом, я нашла здесь свое выражение. В сукке я чувствовала себя уютно в четырех стенах, окутанной, подобно тому, как плод удерживается и оберегается матерью. Как будто сукка была беременна мной. Что-то должно было измениться.
Когда по прошествии восьми дней пришлось убрать сукку, я купила хорошую посуду, вместо того, чтобы продолжать полагаться на моих соседей по комнате. (Это может показаться незначительным, но это был небольшой акт определения.) Затем я набралась смелости и подала заявление, и меня приняли в программу МИДа в Бруклинском Колледже. Я написала ядро романа, который позже был опубликован издательством "St. Martin’s Press". На Песах я сделала Седер и пригласила друзей. Мои ешивские соседи по-прежнему приглашали меня на шабат, и иногда я туда ходила, но чувствовала я себя уже иначе. Или, скажем, они видели, что я стала другой. Я уже не была той молодой женщиной, которая во что бы то ни стало старалась обхаживать всех за шабатним столом. Вскоре после этого я сформировала группу ортодоксальных музыкантов, писателей и художников.
Два сезона спустя я встретила своего будущего мужа - писателя в своей творческой группе. Я бросила один единственный взгляд на его голубые глаза и поняла, что, несмотря на то, что он отправился в ешиву в черной шляпе, меня ждет увлекательное приключение. Когда он пригласил меня на свидание, моя рука дрожала от ужаса и радости, потому что я знала, что это был "он". Он помог мне поставить мою третью сукку, мою последнюю сукку, в которой я была в роли одинокой женщины в Бруклине. Она покачнулась, но не рухнула. Мы удержали ее как супружеская пара. Шарфы уже не украшали стены сукки, теперь они покрывали мою собственную голову.
В тот давний Суккот я поняла, что каждый праздник можно использовать для собственных поисков и открытий. Я узнала, как сложно, но необходимо, сказать замечательному обществу: я не такая как вы. И я обнаружила, что если я смогла построить сукку, то, возможно, я смогла бы построить и себя.
Опубликовано в Tablet Magazine
Перевод Анастасии Яценюк